Я смирилась, подумав: «Надеюсь, хоть опохмелиться-то перед допросом дадут? Допрашивать похмельного человека без всякой анестезии жестоко. Пусть после этого не говорят мне, что там нет пыток.»
Куда нас с Валеркой доставили, до сих пор не ведаю – окон в автомобиле не было. Валерку сразу же унесли, а меня определили в камеру.
Каталажка досталась вполне сносная, и просидела я там недолго: едва от салата отмыться успела, как потребовали меня к уже знакомому полковнику. Тут же выяснилось, что он даром времени не терял и многое уже разведал, даже имя мое узнал.
– Присаживайтесь, Софья Адамовна, – пригласил полковник, кивнув на кресло.
Я присела, готовая храбро отрицать все, но как только заглянула в его глаза, так сразу какие-то глупости и залепетала.
«Как тяжело, когда на тебя смотрят с таким вот безапелляционным подозрением, – подумала я. – Уже и сама сомневаться начинаю, не я ли сдуру пальнула в президента, руки мне некому поотбивать!»
Впрочем, я тут же решила, что сомнения мои связаны исключительно с похмельным состоянием, способным вселить неуверенность даже в самого черта, а потому заявила:
– Не подумайте, что я алкоголичка, но стаканчик хорошего винца вернул бы меня к жизни, после чего наша беседа приобрела бы смысл. Только боже вас упаси сделать вывод, что я склонна. Повторяю: я не алкоголичка.
– Никак нет, – ответил полковник, доставая из стола заранее приготовленный, стоящий на блюдечке стакан, рискованно наполненный до самых краев, – ни в коем случае я так не думаю, потому что точно знаю: вы равнодушны к спиртному.
Его заявление меня ошеломило.
– Вы точно знаете, что я равнодушна к спиртному? – переспросила я.
Он кивнул:
– Точно.
– А вот я, видимо, об этом знаю не всегда, иначе не пила бы вчера так много, – со вздохом ответила я и залпом осушила стакан. – Или ваши сведения устарели, – добавила я, вытирая губы. – С тех пор успела пристраститься. Вот что вам скажу: еще пару таких новоселий, и я конченный алкоголик.
Пока я разглагольствовала, вино делало свое дело: пропитывало меня уже столь необходимым моему организму теплом, пропитывало, пропитывало и пропитало. Вино было так себе: не «Беерауслезе» и не «Айсвайн», но на душе сразу как-то порозовело; тут же вспомнилось, что я уже несколько дней как женщина одинокая. И полковник уже не казался таким противным.
«Да он милашка, – подумала я, – настоящий милашка. Ишь какие у него синенькие глазки. Ангел! Чистый ангел! Жаль, теперь будут у него неприятности. И жаль, что я ничем не смогу ему помочь.»
Полковник заметил, что я воспряла и приступил к допросу.
– Софья Адамовна, – сказал он, почему-то кивая на пустой стакан, – зачем вы это сделали?
Я опешила:
– Как – зачем? Чтобы почувствовать себя человеком!
Полковник не стал скрывать своего изумления и воскликнул:
– Да неужели нет для этого других способов? Особенно для такой милой и красивой дамы как вы, умной и народом любимой.
Должна сказать, что он смотрел на меня ласково, как на покойника.
– Есть и другие способы, – ответила я, настраиваясь на приятную беседу, – но выбрала этот, как самый оптимальный и доступный.
Полковник еще больше изумился:
– Вы считаете этот способ самым доступным?
Я поймала себя на мысли, что мне приятно его изумлять, с этим чувством и дала ответ.
– В данный период моей странной жизни – да, – ответила я, и полковник схватился за голову.
– Бедная женщина! – завопил он. – Вы так запросто мне в этом признаетесь?
– А почему бы и нет? Что в этом такого? Я не совершила ничего исключительного, ничего такого, чего не сумел бы любой.
– Вы полагаете, любой решился бы на такой безрассудный поступок? – окончательно изумился полковник.
– Да что же здесь безрассудного? – начала уже изумляться и я. – Всего лишь стакан вина для поправки здоровья. Боюсь, все безрассудное я совершила вчера.
Когда бы не так, так и говорить было бы не о чем.
Бедный полковник так странно себя повел, что я струхнула. Кто его знает, работа у него тяжелая, не у каждого нервы выдержат, неровен час тронется умом, если еще не тронулся. Боюсь, трогается прямо на моих глазах.
Примерно то же, вероятно, он подумал и обо мне. Подумал и спросил:
– Софья Адамовна, официальной информации об этом нет, но скажите прямо: вы никогда не обращались к психиатру?
– Да с чего бы это? – рассердилась я. – Что навело вас на такую дикую мысль?
– Да ваши странные рассуждения. Какое отношение имеет стакан вина к покушению на президента?
– Абсолютно никакого, – заверила я.
– А что же безрассудное вы совершили вчера?
– Напилась вдрабадан, – с необъяснимым оптимизмом сообщила я.
– И все? – опешил он.
– А вам этого мало?
Полковник без всякой видимой причины вдруг вышел из себя, покраснел, хлопнул по столу кулаком, да как закричит:
– Так что же вы мне голову морочите?!
«Сейчас начнут бить!» – подумала я.
«Сейчас начнут бить!» – подумала я.
Мое хорошее настроение как ветром сдуло.
– Если вам голову и морочу, то не по своей воле! – зарыдала я и, заливаясь слезами, напомнила: – До сих пор под столом лежала бы.
Увидев мои слезы, он смягчился и почти ласково сказал:
– Софья Адамовна, прошу вас успокоиться и сосредоточенно отвечать на мои вопросы.
– Будто не этим занималась до тех пор, пока вы не начали на меня кричать, – ответила я и подумала: «А ласка его преступна и необъяснима. Он же на службе у президента, на которого покушалась якобы я, террористка.»
Уж не знаю какой я там писатель – инженер или не инженер человеческих душ – но любого собеседника вижу насквозь, потому и дожила до зрелых лет, сохранив ум ребенка. Может и не открою секрета, но скажу: в то время пока взрослые думают, что успешно обманывают своих детей, их дети успешно обманывают этих взрослых, и именно потому, что видят их насквозь. Что касается полковника, то я ясно видела, что нет на свете той силы, которая смогла бы его убедить, что в президента из гранатомета жахнула не я.
– Вот, Софья Адамовна, почитайте, – и он протянул мне приличную стопку бумаг.
Признаюсь: читать настолько не люблю, что порой сомневаюсь, умею ли вообще читать. Писать – пожалуйста, это вам сколько хотите, но чтобы читать – нет уж, увольте.
– Нет уж, увольте, – воскликнула я, шарахаясь от его стопки. – Не умею читать!
Полковник растерялся.
– Но вы же каким-то образом писатель, – напомнил он.
Меня поразила его наивность. Будто не в одно время живем. Будто современный писатель пишет так, что его можно заподозрить в грамотности. Потому современный писатель так и пишет, что своих книг не читает, просто не успевает порой, а тот, кто их читает, не знает где этого писателя найти, чтобы рассказать ему все, что он о нем…
Впрочем, я дала себе клятву неприличных слов не употреблять, поэтому вернемся лучше к полковнику.
– Софья Адамовна, у вас высшее образование и не одно, – рявкнул он, – так что прекратите ерничать и давайте работать!
– Ха, работать! Да если бы я хотела с вами работать, то сразу бы и пошла в КГБ, еще тогда, в детстве, когда вы мне предлагали. Да если бы я вообще хотела работать, то и работала бы себе, а не книжки писала… Впрочем, давайте, так и быть прочту, – сжалившись над полковником заключила я – бедняга уже покрылся испариной и красной рябью какой-то странной пошел. – Давайте вашу стопку. Ради вас прочту. И прочла.
Кошмар!
Ужас!
Мне срочно понадобился второй стакан вина, потому что это была моя биография. Я-то считала, что жизнь удалась и даже кое-какими местами собой гордилась, а тут вдруг читаю про бездарно потраченное время, лаконично уложенное в тонкую стопку страниц и названное моим бытием…
Господи, неужели это все мое?!
Ужас!
Иначе и не скажешь.
Я с трудом дочитала до конца и вопросительно посмотрела на полковника:
– Ну? И что из этого следует? На что вы этим намекаете? – я гневно потрясла прочитанными страницами.
– Лично я рассматриваю эту биографию как второе доказательство вашей причастности к покушению на президента, – скорбно сообщил он мне.
Скорби его я не разделила, вместо этого возразила самым решительным образом.
– Какое второе доказательство? – возмутилась я. – У вас и первого-то нет! О моей же причастности к покушению на президента и вовсе говорить смешно. Я под столом в объедках салата лежала когда в него тот, в фуфайке, из гранатомета целился. Кстати, дрянь салат. Люблю свою Любку, но за некоторые дела поотбивать бы ей руки.
– За какие дела? – неожиданно заинтересовался полковник.
Польщенная, я сообщила:
– Да не так уж и много этих дел. Первое дело: зачем так много детей нарожала Любка? Вот за что руки не стыдно поотбивать! Разве может получиться шедевр, да что там шедевр, хоть что-нибудь приличное, когда штампуешь в таком количестве? Это уже ремесло какое-то, серийное производство, честное слово. Уж лучше мастерски произвести на свет одного, как это сделали мои родители. Так сделала и я: написала парочку книг и теперь всем хвастаю, что писатель. Любка же ни в чем удержу не знает. Боже, даже сосчитать невозможно, сколько у нее детей. Старшая Олеся, потом идет… Нет! Я и по имени-то их всех не упомню, она же воспитание им как-то дает. Поразительно! И никакой помощи от государства! Президент наш черт-те кому награды и денежные премии раздает, только не моей Любе. Попробовал бы сам хоть раз родить, так может понял бы почему его народ убывает…
